Другу, уехавшему в Израиль, посвящается

Кофе горькое будто чужбину
Пью с тобою судьба по утрам
И больную согнув тихо спину
Пыль сметаю чужим по углам
Ты шальная страна не боли мне
Не  кори за певучий язык
Как в Израиле Бог не погибнет
Украинский так дух не погиб
Языки перемешаны будто
В кофемолке душистые зёрна
И заводит еврейское утро
О волынских лесах песню словно
Я согнув звонкий плачь муэдзина
В час намаза до самой земли
От  берёзы задумчивый иней
Накрошу на ладони свои
И сломается тихое утро
Льдами талыми в зыбкой дали
Чтоб глаза что горят перламутром
До истомы меня довели
Скрытой силою клятвы хасида
Взглядом пристальным с пыльной чадры
Кофе пью я с задумчивым видом –
Украинец до смертной поры…
 

Мы молоды несчастьями
Мы зелены весной
От Бога в эмиграции
Страна где мы с тобой

Живая нить оборвана
Беспутным жестом  рук
И вороны со стонами
Чертят по небу круг

Над тем кто болен совестью
В надежде на спасение
Ты смилуйся о Господи
В порядке исключения

Хмельное - ресторанное
С пошлятиной навскид
Пусть смоет утро раннее
Когда зимой болит

Когда заплачет осенью
Когда нам лето в раж
Ты волосы что с проседью
Метелицей помажь

За вечное за нежное
За не любимых сон
Ложись рукой на плечи нам
Под колокольный звон

Церквами за околицей
За грех прощальный мой
Морозило чтоб совестью
В июльский этот зной

Мы молоды несчастьями
Мы зелень по весне
Яви Своё участие
Да прислонись ко мне

Я выпью рюмку горькую
На небо погляжу
Словами - оговорками
Себя доизвожу

За вечное за нежное
За не любимых стон
Порву струну беспечно я
Под колокольный звон…

Эка серость серость серость: небо люди сталь кирза...
Солнце гильзою зарделось да - осколками - в глаза!
Порох слякоть (вперемешку) запах голода войны…
Блеск ракеты звоном вечность вдох последний тишины.

***

Год и “хвостик” лишь как было тех семнадцать юных лет
А виски смотри покрыла нам беда во серый цвет.
Лычки врезались да в плечи ором истовым: “УРА!”
И отверзла двери в вечность неба сизая дыра.

Мы в то небо исподлобья девятнадцатым годком
Рвёмся с досок изголовья над берёзовым колком.

Прорастают серы корни через рёбра и глаза
И в пьянительной истоме - через серость - бирюза
(Цветом листика травинкой да любимой цветом глаз)
Чтоб росы одной слезинкой помянуть хотя бы нас.

Помянуть во тьму вошедших не по пояс не по грудь
А предел глубин прошедших миру радость чтоб вернуть
Цвета радуги и моря неба в складках тишины –
Даже листик чтобы горя не познал цветов войны.
Цвета серого закатов смерти рвавшейся в рассвет...

Помяните нас ребята победивших серый цвет!

Но на лицах снова серость (серость душ и серость глаз) –
Пусто место… Лишь зарделась, стыдом, Родина за нас!

В той стране мой остался дом
Перекошен окошком маленьким
Он ещё не отдан на слом
Смотрит в поле поверх завалинки.

Крыт соломою милый дом
Промокая осенним вечером
Той страны что ушла на слом
В пледы снов он укутывал плечи нам.

И дрожала в углу мошкара
Тени длинные тешились сказками
Теплоты что ещё жива
На ладонях бабушки ласковых.

Я уже не о том молчу…
Груша старая машет веткою
С иллюзорной страны причуд
Телеграммы приходят редко мне.

Где-то там мой остался дом
Где-то тешась флажками майскими
На холодном полу земляном
«МИР» писало мне солнце красками.

Я рукою поймаю ворона
Перекатится день за плечо
И раскатисто веткой сломанной
День осенний беду предречёт.

Выстрел ухнет и жало семени
Приняв белой реки песок
Всем ушедшим с земли безвременно
Прорастит на холме цветок

Не ромашкою в цвет не лилией
С силой свой распрямляя стан
Чёрным цветом коснётся линии
Горизонта пускай тюльпан.

Улетая с шальными душами
Прорычит о беде закат
Песней тех что весною слушали
Вместо грома войны набат

И рука отпускает ворона
И не катит мне день за плечо...
В том ростке сапогами скомканном
Есть на жизнь один шанс ещё
21:38
 

вы родимые места
вы болота да курганы
видно жил я неспроста
просыпаясь спозарану

чтоб с ноги пошире дверь
и вдыхая грудью солнца
как туманом дикий зверь
умываться из колодца

диво родины ничьё
что за милые избушки?!
пробежаться бы ни в чём
до осиновой опушки

мне от вас рукой подать
подосиновик срывая
в те края где звала мать
и Барбос у хаты лаял

тиха дивная строка -
утром - белые берёзы...
пашня ломтем далека
и у речки блеют козы

всё оставлю я себе
всё верну... скажите слово
в оглашенное нигде
в никуда лесов кленовых

по оврагу по ручью
глиной в омуты сползая
в песню юную ничью
птиц заоблачного края

в строки бурые сосны
в черноту ольховой рощи
без остатка канут сны
день когда уступит ночи

«Хэбэшки» запах, портупеи,
подсумков, масла и брони -
Дорог серебряные змеи
меж скал чужой для нас земли.

Ущелье скалится стволами
в затылок с хохотом ворон.
А караван, скрипя шипами,
сползает смерти под уклон.

Обратно нет по склону ходу,
«вертушка» - наш небесный глаз
убережёт «двухсотым кодом»
не обернулся чтоб приказ.

Нам БТР уютней цинка,
и каска лучше чем букет:
«Алмаз, алмаз…» - в зубах травинка,
а на прикладе меток след.

Колона третий день на марше:
«Держитесь, братцы, догребём…»
И пацаны, за вечность старше,
в ущелья втиснулись проём.

Но в рай всегда ворота узки,
вошедшим подлостью возврат:
«Эй «шурави»!.. здавайся, русский…»
В ответ свинцовый звездопад.

Мы в те ворота влезли рано,
ещё бы жить, себе, да жить:
- «Держись, Серёга… только рана…»
- «Эх… не успел я долюбить…»

И вдох последний, друга, воем
озвался взвода: «суки, на…»
На полный рост сорвалась боем
с тельняшек неба синева.

Она распластана на серых
камнях чужой для нас страны:
« Давайте выпьем… было дело…
За наших братьев, пацаны! »

Не довелось в бою им выжить.
Но будет в памяти тот склон
где третий взвод, волчарой рыжим,
сорвался смерти под уклон.